Троица Андрея Рублева. Антология. Дунаев Г.С.

Имя Георгия Сергеевича Дунаева (1936-1978) известно по его книге о Боттичелли. Но худо­жественная культура итальянского Возрожде­ния была только одной из научных тем Г. С. Дунаева. Равным образом он интересо­вался русскими иконами, философией, музы­кой, проблемой синтеза искусств. Он пробовал и собственные творческие силы, создавая странные, не многих привлекающие картины. На вечере 26 апреля 1979 года в Москве, кото­рым отмечалась память Г. С. Дунаева, его учитель, известный философ и историк антич­ности А. Ф. Лосев, верно заметил, что у Геор­гия Сергеевича в высокой степени было раз­вито чувство духовного постижения окружаю­щего нас мира. Но «тоска от слишком ограни­ченных человеческих возможностей», ставя­щих неодолимую преграду на путях уяснения истины, была источником его постоянных му­чительных исканий.

 

Икона Святой Троицы. Преподобный Андрей Рублев

Читая статьи Г. С. Дунаева, нельзя не заме­тить, что все они являются как бы тезисами более значительных суждений. Несколько кратких, не всегда логически связанных фраз, определяющих художественное произведение, со временем могли бы развиться в обширные самостоятельные исследования. Это тем более очевидно, что Г. С. Дунаев нередко обращался к таким сторонам художественного творче­ства, которые не замечались или только назы­вались его предшественниками. Перечень ху­дожников, которыми увлекался Г. С. Дунаев, невелик, но он ярко показывает, в каком направлении работала его мысль. Как правило, это мастера, стремившиеся красками и самой манерой письма выразить невыразимое, но тем не менее существующее и существенное в жизни человека. В одной из последних печат­ных статей Г. С. Дунаева — «Пластическая музыка и традиции синтеза искусства» — эта «непереводимая образность» настоящего ху­дожественного произведения формулируется им как не словесная, а музыкальная тема. Сов­сем не случайно он изучал таких неуловимых словами художников, как Феофан Грек, Андрей Рублев, Боттичелли, Эль Греко. Ему было ясно, что подлинное содержание творчества этих великих мастеров ускользает от нас, что оно подобно музыке и обращено не столько к разуму, сколько к чувству зрителя.

В архиве Г. С. Дунаева имеются две неиз­данные статьи о выдающихся произведениях иконописи: о «Богоматери Донской» Феофана Грека и о «Троице» Андрея Рублева. Ранее опубликованная им статья «Символический язык Троицы Рублева» (1972) представляет не что иное, как выдержки из упомянутого руко­писного исследования, где с той или иной сте­пенью полноты изучены семантика и архитек­тоника иконы, формальные средства выраже­ния, цвет и свет, духовная среда, в которой воз­никла «Троица». Рукопись помечена 1968 го­дом, но четыре года спустя, перед тем как опу­бликовать отрывки из этого сочинения в жур­нале «Декоративное искусство», Г. С. Дунаев заново пересмотрел текст, исправляя шероховатости стиля и уточняя прежние наблюдения. Тогда же он снял и подзаголовок статьи — «Опыт структурного анализа», как не отве­чающий ее содержанию в целом.

В антологии печатается раздел статьи Г. С. Дунаева о «Троице» под названием «Ин­тонация» (по рукописи 1968 года с незначите­льными стилистическими поправками).

При мысли об ангелах и их соотнесенности с другими образами возникает вопрос об интонации. «Ангеличность», несомненно, есть главный напев Рублева, его интонация. Но как ее формулировать? Видимо, только исторически, в связи со становлением образа ангела.

Древний поэт был одновременно и певец и композитор. Слово не мыслилось вне му­зыки. И это относится не только к Гомеру, но и к церковной поэзии, которая поется или особым образом читается (речитатив псалмов). Тогда художник создавал образы пре­дельно обобщенные, идеальные. Он жил в мире богов, как Гомер, или ангелов, как Руб­лев, и напев руководил его кистью. Потом боги гибнут, и приходят «герои», а с ними и классицисты — с твердым знанием законов композиции и «идеальных» пропорций. Но ангелы все же существуют, и лучшие из мастеров, такие, как Мартос, слышат их ры­дания, так как их место теперь на надгробиях. В связи с дальнейшей прозаизацией они воспринимаются только как реквизит искусства и уходят из жизни.

Но «ангеличность» как напев никогда не исчезала из русского искусства, где образ идеальный все же довлеет над характерным. Вспомним «идеальность» женских портре­тов Рокотова и Боровиковского, «ангеличность» трактовки Пушкина, данную Кипрен­ским, да и саму поэзию «служителя муз» и Аполлона («И шестикрылый серафим на пере­путье мне явился…»). Вспомним далее Хождение по водам, Ангела и Захарию и дру­гие лучшие работы Александра Иванова, поиски «идеального» и «отрадного» 70- 90-х го­дов, Ангела с кадилом Врубеля и его Серафимов (последней работой мастера был Ангел, которого он написал уже слепым), Петроградскую Мадонну, лучшую работу Петрова- Водкина, и другие, чтобы тотчас убедиться, что ангелы Рублева не случайны, а как бы квинтэссенция всей русской живописи, а может быть и культуры, ее интонация.

Гете говорит, что есть личности, в судьбе которых предвосхищается судьба всей на­ции. Возможно, что для русской культуры этой личностью был преподобный Андрей Рублев — ее гений-хранитель.

Дунаев Г. Троица Андрея Рублева, 1968. — Из неизданной статьи, хранящейся у М. М. Кедровой (Москва).

Источник: Свято-Троицкая Сергиева Лавра