Что есть дружба?
Верность до гроба и обмен духовными дарами.
М. В. Юдина
Среди своих замечательных «учителей» Мария Вениаминовна Юдина назвала тех, кто глубинно воздействовал на ее духовный мир и исполнительское искусство [1]: В. А. Фаворский — художник, мудро изъясняющий общие законы творчества, Б. Л. Яворский — музыкант, проницательно выявляющий «одухотворенность символики» и многообразные связи музыки с другими видами искусств, и П. А. Флоренский — всеобъемлющий мыслитель, видящий в противоборстве сил разрушения и созидания всеобщий жизненный закон и утверждающий как созидательное начало преобразующую силу искусства — слова, музыки. Творческая интуиция М. В. Юдиной помогла воспринять от каждой значительной личности, с которой приходилось ей встречаться на жизненном пути, то, что обогащало ее как художника. И общение с П. А. Флоренским стало значительнейшим этапом ее творческой биографии. Встречи с П. А. Флоренским Марии Вениаминовне открыли безграничный мир познания, утоляющий жажду ее духовных исканий, ее стремление к истине, добру и красоте, к воплощению в жизни начал любви, той Любви, «что движет солнце и светила».
О своем восприятии Флоренского Мария Вениаминовна намеревалась написать особо, но не успела этого сделать. Ее воспоминания о Б. Л. Яворском, о встречах с А. М. Горьким и С. Я. Маршаком дают представление о том, как могла бы она воссоздать незабываемый образ Павла Александровича Флоренского, чью память она благоговейно почитала. Остались неизданные фрагменты воспоминаний, письма к семье — свидетельства мысленного обращения к тому, кто был для нее «бесконечно любимый и чтимый отец Павел, учитель, светоч, мученик».
ЧАСТЬ I
Создали две любви два града:
град земной — любовь к себе
до презрения к Богу;
град же небесный — любовь
к Богу до презрения к себе.
Блаженный Августин
К общению с П. А. Флоренским Мария Вениаминовна была подготовлена задолго до встречи с ним. Еще в годы юности размышления о смысле и этических основах жизни побуждали ее искать зависимость этического начала от религии, изучать взаимосвязь религий и философских систем. Историческая преемственность христианства представлялась ей «оправданной телеологически». Ее духовные искания, утоляемые вначале чтением и переводом «Исповеди» Блаженного Августина, устремились затем к «Духовным основам жизни» Владимира Соловьева и Теодицее священника Павла Флоренского. В ее дневнике тех лет отражено чтение книги Флоренского, переплетаются выписки и размышления.
Н.Я. Симонович-Ефимова. Портрет М.В. Юдиной. Рисунок 1932
«Живой религиозный опыт как единственный законный способ познания догматов. Сокровища св. Церкви. Церковность, как пристанище, где умиряется тревога сердца, где усмиряются притязания рассудка, где великий покой нисходит в разум. Ея сверхрассудочность, ибо она Жизнь, полнота божественная, бого-человеческая стихия”» — записывает она, конспектируя обращение автора к читателю (Дневник, 6.IX.1917) [2] «Что такое церковность? — читала она далее. — Это новая жизнь, жизнь в Духе. Каков же критерий правильности этой жизни? — Красота» — так отвечал на поставленный им же вопрос Флоренский. Единство истинного и прекрасного, обретаемое в полноте жизни церковной, открывалось ей при чтении Теодицеи. И под влиянием острейшей диалектики размышлений Флоренского рождалось непреходящее желание — <жажда опереть себя на столп и утверждение истины» (Дневник, 6.IX.1917).
Ее внутреннее состояние приближало желанное приобщение к Церкви. «О, как я хочу молиться, молиться в храме, при мерцании тысяч свечей, при дивном святом пении, о, как хочу я общей большой христианской молитвы» (Дневник, 7.VIII.1917). В сентябре 1917 года она записала: «Вчера впервые была на Богослужении. Кажется, я приду к христианству окончательно, хочу этого. Я в церковь первый раз иду, я Божьей благодати жду, я верю и надеюсь». И вновь звучит настойчивый призыв. «Господи Боже мой! Неужели совершится благо величайшее и примет меня вера в святую ограду. Господи, как я хочу света Твоего, как изнываю во тьме» (Дневник, 6.IX.1917).
Как созвучные переживаемому состоянию вносит она в Дневник провидческие строки тютчевского стихотворения:
Пускай страдальческую грудь
Волнуют страсти роковые,
Душа готова, как Мария,
К ногам Христа навек прильнуть.
Чтение книги Флоренского помогло ей найти исход своим исканиям, укрепило в решении принять христианство. Но тем сильнее верила она в свое призвание художника и единственность избранного пути к Богу:
«Я знаю лишь один путь к Богу: чрез искусство.
Я не утверждаю, что мой путь универсальный, я знаю, что есть и другие дороги. Но чувствую, что мне доступен лишь этот; все божественное, духовное, впервые явилось мне чрез искусство, чрез одну ветвь его — музыку. Это мое призвание. Я верю в него и в силу свою в нем <…>. В этом смысл моей жизни здесь; я — звено в цепи искусства» (Дневник, 30.VIH.1916).
В 1919 году в Петрограде, в миссионерском храме Покрова Божией Матери, совершилось ее крещение. Мария Вениаминовна приняла христианство, приняла сознательно, по велению своего сердца. Вся ее последующая жизнь была осуществлением ее веры и художнического призвания, которое она понимала как миссию проповедническую, как возвещение исповедуемой ею Истины. Отсюда и необычность ее концертных выступлений, воспринимаемых слушателями как некое «священнодействие».
«Когда эта женщина (в те годы еще совсем молодая) с гладкой прической, обрамляющей сосредоточенное лицо, выходила в строгом, длинном темном платье на эстраду, ни на кого не глядя, погруженная в свой внутренний мир, садилась за инструмент, вытирала платком руки и клавиши и выдерживала после этого длительную паузу, — все это было как приготовление к чему-то значительному, превышающему критерии чисто эстетического порядка, на первый план выдвигающему пафос этического. Именно так воспринималась ее ораторская речь, ее звуковая проповедь слушателями разных устремлений, вкусов и взглядов. Они ждали очищающего катарсиса и не обманывались в своем ожидании». [3]
Вполне оправданным было ее желание встречи с Флоренским — философом и богословом, разносторонним ученым и чутким художником слова в раскрытии сокровенных религиозных переживаний. Ее влекло соединение в нем высочайшей культуры и подлинной духовности, пронизывающей все его многообразное творчество. В 1927 году осуществилась ее встреча с П. А. Флоренским в семье Фёдора Константиновича Андреева — любимого ученика Флоренского, до переезда в Петроград — доцента Московской духовной академии. В те годы многие стремились к Ф. К. Андрееву — петроградскому священнику, соединявшему в себе Церковность и разностороннюю образованность. Ф. К. Андреев преподавал в Богословском институте, лекции его посещала и Мария Вениаминовна. Позднее в семье он говорил о ней, что она «недокрещеная», подразумевая ее непрестанные искания и независимость суждений. «Каждый приезд Флоренского к Андреевым, — вспоминала Наталья Николаевна Андреева, — это был праздник». Встреча Марии Вениаминовны с П. А. Флоренским дала ей радость познания новых, недоступных ранее сфер бытия.
«Все прекрасно в личности, когда она обращена к Богу, и все безобразно, когда она отвращена от Бога», — писал он, раскрывая свое восприятие Красоты, понимаемой «как Жизнь, как Творчество, как Реальность». [4]
Чтобы понять притягательную силу личности Флоренского, сопоставим живые впечатления его современников.
По словам С. Н. Булгакова, друга и единомышленника П. А. Флоренского (оба они изображены на двойном портрете работы М. В. Нестерова), «отец Павел был <…> не только явлением гениальности, но и произведением искусства: так был гармоничен и прекрасен его образ».
«…Самое основное впечатление от о. Павла было впечатление силы себя знающей и собой владеющей. И этой силой была некая первозданность гениальной личности, которой дана самобытность при полной простоте, естественности и всяческом отсутствии внутренней и внешней позы…»
И другое свидетельство — скульптора А. С. Голубкиной, передаваемое И. С. Ефимовым:
«Ух, какая красота ума! Как держательно все, что он говорит! Каждое слово подперто годами!». [5]
Даже черты внешнего облика поражают проявлением
внутренней силы, величия:
«Жесты его (их мало) — такой силы, что запоминаются на несколько лет — иногда малейший»; «Каждый раз у о. Павла разный характер внешности. На этот раз она (внешность) была величава, как будто написана Тицианом» (Н. Я. Симонович- Ефимова). [6]
Единство мировоззрения и жизненной деятельности, соответствие мира идей с конкретным воплощением в созидаемой им жизни, красота внутреннего и внешнего облика Флоренского воспринимались современниками как неотъемлемое качество его личности.
Неудивительно, что и Мария Вениаминовна видела в Павле Александровиче не только ученого-энциклопедиста, мыслителя и богослова, дающего ответ на ее запросы и искания. Покоряла его личность — цельная, неповторимая, поразительной творческой мощи, примиряющая в себе, казалось бы, несоединимое стройностью своего миропонимания. Для Марии Вениаминовны, воспринявшей западную культуру и христианство, этот удивительный человек стал подлинным откровением, ибо вся человеческая культура до самых глубоких ее истоков была им воспринята, претворена и осознана как деятельность, некогда порожденная культом (cultura от cultus).
Ее не мог не привлечь органический эстетизм Флоренского, ибо все его миропонимание зиждется на восприятии Красоты видимого мира, как проявления Истины, покоряла конкретность его мировоззрения, ибо всякая отвлеченная метафизика была ему чужда, жизненную задачу он видел в творческом созидании культуры, в конкретной разработке жизненно ценных областей человеческой деятельности. [7]
Соединение в его лице ученого с восприимчивостью и интуицией художника, мыслителя-аналитика с необычайной широтой синтезирующего интеллекта создавало неповторимый облик своеобразного духовного склада, пережившего в юности кризис «научного мировоззрения» и поведавшего в «Письмах к Другу» (так назвал он книгу о пути своего познания Истины) о неколебимо твердом основании жизни, об утверждении Истины в конкретных формах ее жизненного воплощения.
Притягательность его личности несомненно усиливалась и тем, что он принадлежал к той культурно-исторической среде, влияние которой Мария Вениаминовна пережила еще в юности когда «вечерами читала Блаженного Августина, Владимира Соловьева и Вячеслава Иванова», слушала в Петроградом университете лекции по античному искусству Ф. Ф. Зелинского и восторженно изучала «неисчерпаемые сокровища античного отдела Эрмитажа». [8]
В письме к другу своей юности М. Ф. Гнесину Мария Вениаминовна определила критерий своего отношения к людям в те годы: «Люди для меня существуют главным образом как носители идеи» ( 17. 1.1924 ) [9] (Курсив мои. — С. Т). Сложный духовный мир Флоренского, не вмещаемый в рамки какой-либо «системы», в особенности же его символический реализм, как выражение органического жизнечувствия н жизнепонимания, оказал сильнейшее воздействие на исполнительское творчество М. В. Юдиной, на формирование ее творческих концепций. Общение с П. А. Флоренским открывало многие внутренне близкие ей стороны его многогранной личности. Их объединяло влечение к античности, к творчеству Гете, Пушкина, Тютчева — выразителям родственного Флоренскому мироощущения.
И еще одна особенность его внутреннего строя была близка Марии Вениаминовне — музыкальность восприятия мира, осознание звукового феномена как откровения о самых глубоких пластах жизни, о сокровенной сущности вещей. Музыкальность восприятия мира — отличительный признак внутренней организации Флоренского, роднящий его с современниками Андреем Белым и Александром Блоком. Отзвуки музыкальных переживаний во множестве рассеяны в его ранних поэтических опытах, в лирических фрагментах его философской прозы, В ритмических периодах воспоминании.
Сказать, что Павел Александрович любил музыку — мало. Он жил музыкой, видел в ней «часть себя, свою жизнь».; Он слышал музыку как творимую в нем, творчески воссозида- емую. Через ее внутреннее слышание, переживаемое как экстаз, он уже в юности подошел к восприятию Баха, к той грани слышания, за которой творимая в нем музыка воспринималась «как формула мировой жизни» [10]. И в музыке Баха узнавал он «исконные ритмы души».
Напряженная внутренняя жизнь осознавалась Флоренским многопланово. В жизни природы и жизни души слышит он с детства знакомые ритмы морского прибоя, он узнает их в праздничном звоне ростовских колоколов и в ритмах баховских фуг и прелюдий. Для него «ропот моря — оркестр бесконечного множества инструментов». [11]
Музыка рождала в нем чувство космического единства с жизнью природы, реального проявления в «песнях земли» надмирных космических сил. Более всего ощущал он это единство в соответствии отвлеченных математических понятий ритмической структуре волновых явлений. «Вслушиваясь в себя самого, я открываю в ритме внутренней жизни, в звуках, наполняющих сознание, эти навеки запомнившиеся ритмы волн, и знаю, это они ищут во мне своего сознательного выражения через схему тех математических понятий». [12]
В произведениях музыкального искусства мнились ему звуко-образы-символы, для него это были символы сущего.
И восприятие музыки пробуждало в нем высшее знание, открывало сущность первоявления, вызывало философское и поэтическое творчество.
Жизненному общению М. В. Юдиной и П. А. Флоренского не помешало резкое психологическое несходство, различие духовного устроения личностей. И тем удивительнее было признание ее как художника о. Павлом: «Не понимаю, однако, почему Вы признаете мою игру, когда она — сплошной восклицательный знак отчаяния» (из письма П. А. Флоренскому от 26.IX.1931). [13]
Если у Юдиной доминировало чувство, у Флоренского — разум. В проявлениях юдинского темперамента ошеломляло бурное — в общении с Флоренским покоряло тихое. То, что у Юдиной вызывало протест, у Флоренского — смирение. В своих жизненных проявлениях Юдина мятущаяся, Флоренский — устойчив, целостен.
Контрасты личностей выявляются еще глубже на уровне преобладающих культур. Искания Юдиной приводят от прошлого к современному. Флоренского от современности к прошлому.
Индивидуальности Юдиной близок тип культуры древнееврейский, личности Флоренского тип древнегреческий. Искусство Юдиной определимо как романтический символизм, творчество Флоренского — символический реализм.
Разумеется, эти различия подчеркнуты в их полярной направленности, даны в «пределе», не означая полной психологической и творческой обособленности. Влияние Флоренского проявилось в жизненном преодолении некоторых различий, в тяготении Юдиной к эллинскому гармоническому мироощущению, сродственному этосу Флоренского.
При всем различии их личностной организации, типов «духовного возрастания» и несходстве творческого проявления они объединялись влечением к музыке Баха, Моцарта, Бетховена, Шуберта и внутренней потребностью в символизации музыкальных произведений. «Нам следует “прочитывать и постигать их в символической двухплановой системе знаков: что мы слышим, что диктует нам наше воображение, и какие смыслы стоят за этой реальной конкретностью» [14], — писала Мария Вениаминовна о «Картинках с выставки» Мусоргского. Общение с Флоренским формировало Юдину как музыканта философского плана, тяготеющего к созданию обобщенно-символических концепций. Эта направленность получила законченное выражение в 1930-е годы отчасти под влиянием музыкально-исполнительских принципов Б.Л. Яворского, особенно в период концертной постановки «Орестеи» Танеева (1938 г.) и участия в семинаре Яворского «Исполнительские стили» (1939 г.) [15]. Многолетнее личное общение с В. А. Фаворским также помогло установить те критерии исполнительного со-творчества, которые определили своеобразие ее исполнительского стиля. Этическая основа ее искусства также несомненно связана с воздействием мировоззрения Флоренского, утверждающего единство прекрасного и истинного как краеугольный камень подлинного искусства.
Под несомненным влиянием П. А. Флоренского Мария Вениаминовна осознала свои «задачи в Искусстве, именно в той, а не в иной его истине, которая вписывается в круг Истины общей и вечной» (из письма о. Стефану Светозарову 11.VI 1.1961). От Флоренского передавалась и столь близкая ее эстетическим представлениям идея синтеза искусств единство музыки и поэзии, единство всех видов искусств, как произрастающих «от одного корня» и обогащающих наше восприятие музыкального произведения через поэтические, живописные и иные ассоциации, равноправные ассоциациям музыкальным при восприятии поэзии и искусств изобразительных. Воздействие музыки и слова, зрительного и звукового образа, пространственного и временного ритма — результат сознательного стремления к синтезу, реализованному в ее опыте концертной постановки «Орестеи» Танеева (1938 и 194 гг.) с декоративным оформлением по эскизам В. А. Фаворского [16], в ее лекциях-концертах о романтизме, где слово, звучащее как поэтический подтекст, дополняло исполнение, наконец, в своеобразнейших литературных опытах, выполненных истинным художником, где музыкальный образ обогащен синтезом неожиданных, как метафора, контрастных сопоставлений, сближений и впервые замеченных параллелей (аналитические этюды — «Шесть интермеццо Иоганнеса Брамса», «Мусоргский Модест Петрович “Картинки с выставки”», очерк о Д.Д. Шостаковиче). И всюду преодолеваются барьеры, отделяющие музыку от других искусств.
Дружественное общение с Флоренским воспринималось Марией Вениаминовной как счастье: счастье играть ему, счастье слышать его, счастье ощущать себя «на высотах» — в сфере «чистой духовности». И потому так стремилась она в Сергиев Посад, в дом Флоренского, где уединенность, замкнутость от внешнего мира соединялась с наполненной внутренней жизнью.
ПРИМЕЧАНИЕ
[1] Юдина М.В. Мысли о музыкальном исполнительстве // Мария Вениаминовна Юдина. Статьи. Воспоминания. Материарлы. М., 1978. С. 299- 304.
[2] Опубликовано: Юдина М. В. Невельский дневник. 1916—1918 гг. ; // Юдина М. В. Лучи Божественной Любви. Литературное наследие. ! М.; СПб., 1999. С. 25-90. (Примеч. сост.)
[3] Богданов-Березовский В. М. Дороги искусства. Книга первая (1903-1945). Л., 1971. С. 99-100.
[4] Флоренский П. Столп и утверждение Истины: Опыт православной теодицеи в двенадцати письмах свящ. Павла Флоренского. М., 1914. С. 585-586.
[5] Ефимов И. Об искусстве и художниках. М., 1977. С. 198.
[6] Рукопись. Архив А. И. Ефимова.
[7] См.: Флоренский П.А. [Автобиографическая статья] // Энциклопедический словарь Гранат. 7-е изд. М., 1927. Т. 44. Стб. 143—144.
[8] Мария Вениаминовна Юдина. Статьи. Воспоминания. М„ 1978. С. 208. Материалы
[9] Там же. С. 344.
[10] Флоренский П. А. Воспоминания. Рукопись [Флоренский /7. А- Детям моим. Воспоминанья прошлых дней. М., 1992. С. 81].
[11] Флоренский П. А. Пристань и бульвар: (отрывок из автобиографии; Батум) // Прометей. М.: Молодая гвардия. 1972. Вып. 9. С. 143.
[12] Там же. С. 142.
[13] Опубликовано: Юдина М. В. Лучи Божественной Любви. Литературное наследие. М.; СПб., 1999. С. 302. (Примеч. сост.)
[14] Мария Вениаминовна Юдина, Статьи- Воспоминания. Материалы.
[15] «Я отнюдь не умаляю его роли в общении со мной, силы его влияния на меня. И могла, разумеется, противопоставить нечто и действительно стояла на иных философских позициях», — подчеркивала Мария Вениаминовна свои расхождения с Яворским. См. ее воспоминания о Болеславе Леопольдовиче
[16] Мария Вениминовна Юдина. Статьи. Воспоминания. Материалы. М., 1978. С. 293 (Примеч. сост.).
Источник: Свято-Троицкая Сергиева Лавра
[1] — Крещение
Крещение Господне в Сергиево Посадском городском округе подробнее...
[2] — Сергиев Посад и его район - регион с богатейшей историей. История Сергиева Посада насчитывает почти семь веков богатой событиями жизни. Троице-Сергиев монастырь был основа 1337 году преподобным Сергием Радонежским. В XIV — начале XV вв. вокруг монастыря возникли несколько поселений (Кукуево, Панино, Клементьево и др.), объединенные в 1782 году по Указу Екатерины II в город, названный Сергиевским Посадом. С 1930 по 1991 год Сергиев Посад носил название Загорск, в память погибшего секретаря Московского комитета партии В.М. Загорского, затем городу было возвращено историческое название. подробнее...
[3] — Флоренский Павел Александрович
Содержание
Краткая биография
Павел Флоренский в Сергиевом Посаде
Упоминания в новостях
Краткая биография
Флоренский Павел Александрович (родился 9(21) января 1882 года; умер в 1937... подробнее...