П.А.Флоренский и его соседи Огнёвы

Сам уроженец Кавказа, он (отец. Павел) нашел для себя обетованную Землю

 у Троице-Сергия, возлюбив в ней каждый уголок и растение,

 ее лето я зиму, весну и осень.

С. Н. Булгаков

О Павле Александровиче Флоренском[10]
Х[10] Флоренский Павел Александрович
Содержание Краткая биография Павел Флоренский в Сергиевом Посаде Упоминания в новостях   Краткая биография Флоренский Павел Александрович (родился 9(21) января 1882 года; умер в 1937...
Читать далее... вспоминала Т.В.Розанова: «Он писал так, что ни один человек не мог его прочесть, потому что знал такое количество языков, что в процессе своей творческой работы он перепутывал буквы всех языков». И в связи с этим часть трудов Флоренского не написана им, а продиктована. Его дочь, Ольга Павловна, вспоминала: «Мой отец, позанимавшись дома, уходил к Софье Ивановне. Он ходил по комнате и диктовал ей, а она послушно писала до тех пор, пока мама меня не посылала за ним, чтобы он шел обедать». В этих воспоминаниях речь идет о Софье Ивановне Огнёвой, урожденной Киреевской, жене профессора Московского университета Ивана Флоровича Огнёва, выдающегося биолога.

Это была одаренная женщина с типичным, чисто русским лицом, притом настолько характерным, что профессор А.П.Богданов выпросил ее карточку для своей этнографической коллекции русских лиц. Ее сын Сергей так описывал Софью Ивановну: «В молодости она была высокой, стройной, белокурой девушкой, беспечно веселой. Ее большие серо-голубые глаза глядели прямо, открыто, с той особой привлекательностью, которая свойственна натурам цельным и непосредственным. Тонкий рот выражал энергию и решимость. Но не эти качества преобладали в натуре С[офьи] И[вановны]. Она была на редкость добрым, чутким и впечатлительным человеком. Все дурное, пошлое было настолько ей чуждо, настолько далеко, что нередко плохо замечалось ею в других. Обычно она видела в людях прежде всего их хорошие стороны. Быть может, плохие люди, встречаясь с нею, невольно чувствовали открытую доброту, ясность ее души и старались показать себя с лучшей стороны… Ее яркая живая натура реагировала на многое. Она увлекалась театром, искусством, особенно живописью, была прекрасно литературно образованна, много читала и оригинально, по-своему, воспринимала прочитанное. Живой и яркий ум помог С[офье] И[вановне] пополнить пробелы в образовании и достигнуть высокого уровня культуры».

С.И. Огнева. 1899 г.

В Сергиевом Посаде[9]
Х[9] Сергиев Посад и его район - регион с богатейшей историей. История Сергиева Посада насчитывает почти семь веков богатой событиями жизни. Троице-Сергиев монастырь был основа 1337 году преподобным Сергием Радонежским. В XIV — начале XV вв. вокруг монастыря возникли несколько поселений (Кукуево, Панино, Клементьево и др.), объединенные в 1782 году по Указу Екатерины II в город, названный Сергиевским Посадом. С 1930 по 1991 год Сергиев Посад носил название Загорск, в память погибшего секретаря Московского комитета партии В.М. Загорского, затем городу было возвращено историческое название.
Читать далее... она сблизилась с семьей Флоренских. А приехала Софья Ивановна в 1919 году на богомолье и сняла комнату на втором этаже дома купцов Пивоваровых на Дворянской улице (ныне Пионерская, 15). Позже сюда приехали ее муж и старший сын Александр, так как в их московской квартире из-за отсутствия топлива перестало работать центральное отопление. Тогда Огнёвы сняли весь второй этаж.

«Мы целые дни проводили у Софьи Ивановны, – вспоминала О.П.Трубачева (Флоренская). – Я у нее с пяти лет училась французскому языку, читала по-французски детские книжки. И мой брат Кирилл у нее учился. Как-то я готовила подарок[5]
Х[5] Подарки в Сергиевом Посаде и районе
Все материалы и статьи, где упоминается подарки. Памятные подарки ветеранам и юбилярам, подарки жителям города и района, подарки на день рождения и новогодние подарки.
Читать далее... папе. Софья Ивановна написала по-французски расказ «Мишель и Мари», а я с помощью Софьи Карловны Думской его иллюстрировала. Получилась целая тетрадь. Софья Ивановна часто приходила к нам домой. Мы с братом всегда ее ждали, радовались ее приходу. Мик (младший сын П.А.Флоренского. – Т.С.) забирался к ней на колени и требовал, чтобы она занималась только им. Он брал ее лицо двумя руками: – Ты с кем говоришь? Ты к кому пришла? Она нас нещадно баловала».

Александр Иванович Огнёв закончил в Московском университете два факультета: историко-филологический и естественный. В Сергиевом Посаде преподавал в Педагогическом техникуме. В 1925 году он заболел, и его повезли в Москву на операцию. И Софья Ивановна поехала с ним. Умер он прямо под ножом на операционном столе. Софья Ивановна приехала в Москву в валенках, но случилась оттепель. И студенты, которым преподавал Александр Иванович, клали ей на кладбище под ноги дощечки. Она ступала, дощечки переносили… Так она и дошла до могилы. «Когда Софья Ивановна вернулась с похорон в Сергиев, – вспоминала О.П.Трубачева (Флоренская), – мы ее встречали на вокзале. Чтобы смягчить хоть немного ее горе, меня с Миком посадили рядом с ней на извозчика».

И.Ф. Огнев. 1903

Другой сын Огнёвых, Сергей Иванович, стал известным зоологом, профессором Московского университета. Он часто приезжал в Сергиев, дружил с Кириллом Флоренским.

Жили Огнёвы и Флоренские рядом – на Пионерской (бывшей Дворянской) улице. Павел Александрович Флоренский поселился в Сергиевом Посаде намного раньше Огнёвых – еще в 1904 году. Он приехал, чтобы поступить в Московскую Духовную Академию.

Были годы, когда Флоренский чувствовал себя в Посаде неустроенно и тоскливо. В книге «Столп и утверждение Истины», написанной в виде писем к другу, есть такие строки: «Тогда я только что зажил самостоятельно и поселился в маленьком одиноком домике. Один, не только без мебели, но и без скамьи, чтобы присесть: часы были единственным предметом «обстановки». Сидел я на каком-то ящике, на нем и занимался. Холод, пустота и жизнь впроголодь… Особенно жутко было по вечерам. Темнело. Начинал накрапывать дождик, постукивая по железной крыше. Потом вдруг стучало сильно, заглушая сухой стук маятника. И – дождь шел взрыдами. Крыша взрыдывала в последней тоске и холодном отчаянии. Стучал, как комья замерзшей земли о крышку тесового гроба. Казалось, грудь открыта и холодный дождь течет прямо в меня, в усталое и тоскующее сердце. Этот холодный осенний дождь навеивал мрачную тоску и жуткость. Во всем доме было лишь два живых существа: я да часы; а еще изредка бессильно жужжала муха в чернеющем, словно пасть, окне. Ах, и мухе я был рад…

А.И. Огнев

От тоски не мог ни заниматься, ни молиться. Ничего не шло в голову. С последнею надеждою взирал я на лик Спасителя и на горящую перед ним глиняную лампаду. Тоскливо громыхал железом крыши внезапный порыв ветра! Жутко шумел за окном тремя березами».

Такое настроение, видимо, объясняется и одиночеством, и ненастной погодой, непривычной для него, уроженца Кавказа. Флоренский вырос в большой семье, где, кроме родителей и семи детей, жили еще несколько его теток. Это был замкнутый мир, «уединенный остров», по словам Флоренского.

«Может быть, мне повредили в детстве люди, – писал он. – Уж слишком у нас в доме было сплошное тепло, сплошная ласка, а главное – сплошная порядочность и чистоплотность… Отрицательных же свойств жизни других людей мы не только не видели, но и подозревать о них не могли. В нашем доме самый отдаленный намек не только что на сплетни и пересуды, но даже на сообщение самых невинных новостей о чужих делах услышать было невозможно; что я говорю услышать – несомненно, подумать никто ничего такого не мог… Человек невоспитанный, позволяющий себе заговорить о жалованье или не отвечающий в любой час дня и ночи на геологические или астрономические вопросы своего сына, представлялся мне вроде Джека-потрошителя или преступников, которым убить – все равно, что выпить стакан чаю…

Формальная светскость и холод внешних отношений были бы в нашем доме неприличны. Но не менее неприлично было бы патетическое. Рыданье, вопли, восклицания – совершенно не могу представить себе чего-нибудь такого в нашем доме. А если бы Достоевский ворвался с этим в дом, то ясно представляю, мама сказала бы нам, детям: «Подите, побегайте во дворе, Федор Михайлович болен». Потом все взрослые переглянулись бы между собою и из деликатности разошлись бы по своим комнатам».

Но, несмотря на нежную и горячую любовь к родным, у Флоренского единственной возлюбленной была природа. Он писал: «…цветочное царство в целом любил до самозабвения и считал, что я не могу не любить его, если даже моя фамилия, как я тогда думал, происходит от Флоры, богини цветов». В его воспоминаниях о детстве все богатство южной растительности: цикламены, фиалки с их теплым благоуханием, распускающаяся виноградная лоза, примулы, полевые гиацинты, фиолетовые и желтые ирисы, пурпурные кашки, чудесные темно-голубые болотные незабудки, глубоко-синие горечавки, рододендроны розовые, белые, красные, сиреневые; темно-желтые акации, азалии… «Во мне жило убеждение, убеждение моего сердца, что цветы – мои цветы, любимые мною, – любят меня, цветут именно для меня и что мое невнимание к их красоте было бы оскорблением, скорее, раною их горячему ко мне чувству».

И еще было море… «Свои детские и отроческие годы я провел в постоянном, и ненасытном, и всегда ненасытимом созерцании моря. Редкий день проходил без того, чтобы мы … не побывали на берегу два, а то и три раза. …Оно жило перед нами своей жизнью, ежечасно меняло свой цвет… Этот йодистый, зовущий и вечно зовущий запах моря; этот зовущий, вечно зовущий шум набегающих и убегающих волн… Того моря, блаженного моря блаженного детства уже не видать мне – разве что в себе самом», – писал Флоренский, живя уже в Сергиевом Посаде.

Эта влюбленность в природу тесно связана с тем, что Флоренский с детства отличался необыкновенной остротой всех чувств. Глаз его различал тончайшие оттенки цвета. Запахи были для него «выражением глубочайшей сущности вещей», поэтому его крайне занимали пряности, хранившиеся в доме. «Благоухания наполняли меня теплотою, – писал он. – Напротив, от звуков мне становилось холодно, порою настолько холодно, что я дрожал весь, как в сильнейшем ознобе, я чувствовал, что еще слушать – выше моих сил и что-нибудь может случиться. Если при этом, бывали взрослые, они иногда давали мне что-нибудь успокаивающее или прекращали музыку… Я музыку любил неистово, а ощущал почти до вражды; она слишком потрясала меня и слишком много от меня требовала, чтобы можно было относиться к ней как к удовольствию…

При психической и нервной крепости я был все же впечатлителен до самозабвения, всегда был упоен цветами, запахами, звуками и, главное, формами и соотношением их, так что не выходил из состояния экстаза. Радость бытия, полнота бытия и острый интерес переполняли все мое существо…»

Зная эти особенности натуры П.А.Флоренского, нельзя не подумать о том, как прав был епископ Антоний (Флоренсов), отказавший Павлу Флоренскому в благословении, когда тот хотел стать монахом.

Тяжелое душевное состояние Флоренского в 1909-1910 годах изменилось с его женитьбой. Это была огромная перемена в его жизни. Об этом событии он так писал В.В.Розанову[6]
Х[6] Розанов Василий Васильевич
Василий Розанов – известный русский философ, литератор, писатель и мыслитель. В его честь названа Городская районная библиотека на Валовой улице. Василий Розанов родился в городе...
Читать далее...: «…мы охотились с близким мне человеком (я только хожу с ружьем и лишь делаю вид, что охочусь); стояли на болоте. Ноги вязнут и уходят в топь. Льется проливной дождь, и на нас нет ниточки сухой. Я чувствовал себя очень внутренне одиноким, изгоем не только людей, но и всего мира, внемирным. Только-только что перед тем, перед дождем, обнимал землю и обливал ее слезами, вне себя; материнство земли, даже самой простой, утоптанной дороги порою мне очень ясно. И вот не успел немного утешиться, как полил дождь. И в голове стали ходить мысли, уже безвольные. Мне вспомнилась одна девушка, сестра того, с кем я был на охоте, вспомнилось, что она в деревне одинока, что подходящих условий для себя не найдет; подумалось, что, быть может, будет доволен «этим» и друг мой… так отчего же не жениться на ней; «все равно-де моя песня спета». Конечно, эти мысли ни к чему меня не привели бы, если бы не «случай» (по-людски) и знамение, по-моему. Только что подумались мне последние слова, как я машинально, сам не помню зачем, нагнулся и захватил рукой какой-то листик. Поднимаю его и вижу, к удивлению своему, четырехлистный трилистник – «счастье». Тут сразу ударила меня мысль (и я почувствовал, что это не моя мысль), что в этом знамении воля Божия. При этом вспомнилось, что с самого детства я искал четырехлистный трилистник, обшаривая целые лужки, разглядывая множество кустиков, но несмотря на все старания, не находил желанного. Конечно, после всего этого (тем более что меня разом охватило какое-то спокойствие) я не мог медлить сейчас, тут же на болоте, написал письмо, и в течение самого короткого времени все сделалось; только свадьбу пришлось отложить на две недели, т.к. был пост. Венчались мы 25-го, в сельской церкви у брата моей невесты, по моей просьбе почти никого на свадьбе не было, и мне было ясно, что Венчание – Таинство, так что теперь никакие споры не убедят меня в противном…»

Действительно, Флоренский нашел счастье в браке с Анной Михайловной Гиацинтовой. Она стала любящей женой, матерью пятерых детей, вырастила и воспитала их в тяжелые времена. После женитьбы Флоренский принял сан священника (24 апреля 1911 года). А в следующем году был приглашен настоятелем в больничную церковь Мариинского убежища (приюта) сестер милосердия Российского общества Красного Бреста в Сергиевом Посаде.

Дом Флоренских на Пионерской (Дворянской) улице

в Сергиевом Посаде

Анна Михайловна понимала необходимость для мужа, для семьи собственного дома. И наконец, подходящий дом, принадлежавший вдове врача П.И.Якуба, был куплен весной 1915 года. Этот одноэтажный деревянный дом на тихой Дворянской улице (ныне Пионерская, 19) стоит так, что из широкого окна центральной комнаты видна Лавра. Перед домом – кусты сирени, а сад отгорожен от улицы глухим забором. Сад спускается по склону холма к югу. Тополя, липы, клены, жасмин, розы – подобием «уединенного острова», памятного Флоренскому с детства, стал и этот сад, и этот дом, в котором он устроил себе кабинет с деревянными книжными шкафами по стенам от пола до потолка[2]
Х[2] Натяжные потолки
 
Читать далее.... «Привыкнув с детства к уединенной жизни среди природы и в кабинете, я нашел в Сергиевом Посаде, – писал Флоренский, – все благоприятные условия для научной работы, за исключением одного, лаборатории, которую старался частично возместить разными суррогатами». В этом доме выросли все пятеро детей Флоренского, в этом саду М.В. Нестеров писал знаменитый двойной портрет П.А.Флоренского и С.Н.Булгакова («Философы»).

Облик Флоренского в 1917 году обрисован С.А.Волковым, слушавшим его лекции в Московской Духовной Академии. «…Самая большая аудитория Академии переполнена. Минут за десять до звонка уже стоят в проходах, вдоль стен, сидят на подоконниках, толпятся возле двери. Звенит звонок, и появляется Флоренский – среднего роста, слегка горбящийся, с падающими до плеч черными, слегка вьющимися волосами, с небольшой кудрявящейся бородкой и очень большим, прямо гоголевским носом. Он бочком пробирается, почти протискивается сквозь толпу и выходит к столику перед студенческими скамьями. Сзади – большая доска. На кафедру Флоренский никогда поднимался. И сразу наступает тишина.

Он не казался красивым. Было нечто восточное во всем типе его лица, особенно в его «долгом» взгляде из-под приспущенных век, который падал как-то искоса, скользил по собеседнику и словно уходил внутрь его. Он никогда не надевал свой магистерский крест: черная простая ряса и серебряный наперсный крест, как у рядового сельского священника…

Движения Флоренского скованны, фигура несколько наклонена. Голос звучит глухо, и слова падают отрывисто. Вопреки ожиданию, в нем не было ни величественности позы и жестов, ни витийной плавности фраз. Речь лилась как бы изнутри, не монотонно, но и без риторических ухищрений и декламационного пафоса, не стремясь к красоте стиля, но будучи прекрасной по своему органическому существу.

Было некое магическое обаяние в его речи. Безо всякой усталости ее можно было слушать часами. Несмотря на глуховатый тон голоса, он живописал словами, вызывая соответствующие музыкальные отзвуки в душе слушателя, завораживающие всего его целиком…

За два года, что я учился в Академии, я не пропустил ни одной лекции Флоренского… Но особенно меня поразили лекции о Платоне… После них я выходил прямо-таки опьяненный, чувствуя и себя в какой-то мере причастным к этой поистине божественной жизни. Хотелось жить, мыслить, творить».

В 1918-1919 годах П.А.Флоренский занялся проблемами древнерусского искусства: статьи «Обратная перспектива», «Троице-Сергиева Лавра и Россия», «Храмовое действо как синтез искусств» и другие связаны с его работой в Комиссии по охране памятников искусства и старины Троице-Сергиевой Лавры[8]
Х[8] За столетия на территории Свято-Троицкой Сергиевой Лавры сложился уникальный ансамбль разновременных построек, включающий более пятидесяти зданий и сооружений.

В юго-западной части монастыря находится белокаменный Троицкий собор (1422-1423), поставленный на месте первого деревянного храма XIV века. Именно вокруг него происходило формирование монастырского ансамбля. К востоку от собора в 1476 году псковскими мастерами была возведена кирпичная церковь-звонница во имя Сошествия святого Духа на апостолов.
Читать далее..., которая была создана осенью 1918 года. На первом же ее заседании 28 октября Флоренский был избран ученым секретарем. Он выдвинул идею создания в Лавре «живого музея», указывая на то, что художественное произведение не может жить в отрыве от условий своего бытия. В статье «Храмовое действо как синтез искусств», написанной в ноябре 1918 года, он отстаивал эту точку зрения, цитируя книгу П.П.Муратова «Образы Италии»: «Для античной скульптуры музей более губителен, чем картинная галерея для живописи Возрождения. Скульптура нуждается в свете и тени, в пространстве неба и тональном контрасте зелени, может быть, даже в пятнах дождя и в движении протекающей около жизни. Для этого искусства музей всегда будет тюрьмой или кладбищем. Глубокое волнение охватывает путешественника в тихом углу форума у источника Ютурны, из которой Диоскуры поили своих лошадей. Но спросим себя, много ли цены было бы у камней этого самого источника, увезенных в Берлинский музей и разложенных на полках вдоль хотя бы и отлично просушенных стен?» – добавлял Флоренский.

Он предупреждал об опасности для деятельности Комиссии пути «умерщвляющего и обездушивающего коллекционирования». Объяснял, что для художественного восприятия иконы освещение «должно быть то самое, в виду которого она написана. Это освещение отнюдь не есть рассеянный свет художественного ателье[3]
Х[3] Пошив одежды на заказ
Екатерина Пятаева и её дочка в костюмах, пошитых в ателье: «Золотые ручки» По сложившейся уже традиции, продолжаем знакомить наших читателей с местными мастерами и мастерицами своего дела....
Читать далее... или музейной залы, но неровный и неравномерный, колышущийся свет лампады…» Он утверждал, что «тончайшая голубая завеса фимиама, растворенного в воздухе, вносит в созерцание икон и росписей такое смягчение и углубление воздушной перспективы, о которой не может мечтать и которой не знает музей». Флоренский напоминал о комплексе входящих в состав храмового действа искусств: «об искусстве огня, об искусстве запаха, об искусстве дыма, об искусстве одежды и т. д. исключительно до единственных в мире Троицких просфор с неведомым секретом их печения и до своеобразной хореографии, проступающей в размеренности церковных движений при входах и выходах церковнослужителей…»

Флоренский считал, что говорить о Лавре надо как о целостном художественно-историческом и единственном в своем роде мировом памятнике, который должен быть сплошным музеем, «живым музеем».

В то время невозможно было воплотить идею «живого музея». Но прошли годы. И вот рублевскую «Троицу» можно видеть в Третьяковской галерее, освещенную ровным электрическим светом, позволяющим рассмотреть ее наилучшим образом, а в Троицком соборе[1]
Х[1] Троицкий собор (1422)
Троицкий собор (1422) – главный соборный храм и древнейшее из сохранившихся сооружений Троицкого монастыря. Он был воздвигнут в 1422 г. преподобным Никоном «в честь и похвалу» основателю...
Читать далее... Лавры – ее точную копию в свете цветных лампад и свечей, под пение богомольцев: «Преподобие отче Сергие, моли Бога о нас…», при запахе ладана.

Но в послереволюционные годы на первый план выходила работа по приему ценностей Лавры и их научному описанию. Флоренский так обрисовал обстановку, в которой приходилось работать: «…в богатейшую сокровищницу русского и всемирного искусства мы, члены Комиссии, вступили как в темный лес, ибо она была не только не изучена, но даже не расставлена удобозримо; мы хорошо помним, как приходилось лазать по приставным лестницам, чтобы рассмотреть ту или иную икону, рыться в тряпье, чтобы извлечь иногда первоклассное шитье, отыскивать в старом ломе любопытные памятники, из пыльных чердаков, заплесневелых чуланов и темных закоулков Лавры вытаскивать портреты, иконы, шитье, посуду и т.п. Вещи первоклассные, делающие честь любому музею, были перемешаны с второстепенными или даже с вещами, стоящими ниже критики, и затем затеривались среди них. Отыскание некоторых вещей, приблизительно доступных теперь обозрению, напоминало извлечение предметов из земли при раскопках, но вместе с тем доставляло и соответственные радости нового открытия».

Уже к сентябрю 1919 года, то есть менее чем через год, научное описание художественно-исторических памятников Лавры было завершено.

А в 1921 году Флоренского пригласил во ВХУТЕМАС (Высшие художественно-технические мастерские) художник В.А.Фаворский на должность профессора, на специально созданную кафедру «Анализ пространственности в художественных произведениях». Этот курс Флоренский читал в течение трех лет. В этот период им написана очень важная в творческом наследии мыслителя работа «Иконостас». В 1922 году группа художников, разделявших взгляды Флоренского, организовала журнал «Маковец» (по названию холма, на котором стоит Троице-Сергиева Лавра). В этом журнале была напечатана работа Флоренского «Храмовое действо как синтез искусств».

Но вскоре П.А. Флоренский сосредоточился на совсем других проблемах. Его дочь Ольга, родившаяся в 1918 году, так вспоминала эпизод из раннего детства: «Мама нас, маленьких, мыла в кухоньке, в детской ванночке. Затапливала плиту, ставила на нее огромный чугун и ведро. Около плиты две табуретки, на них ванночку ставила. И по очереди мыла, начиная с младших. Вот как-то раз она мыла меня, а бабушка (Надежда Петровна Гиацинтова. – Т.С.) в это время, лишенная возможности действовать на кухне, вышла на крылечко. Стояла и смотрела на прохожих. Ее заметила группа паломников, и попросились они зайти попить чаю. Бабушка гостеприимная была, провела их в комнату, накрыла стол белой скатертью, а сама побежала ставить самовар.

Мама меня вымыла, расчесала. Надела беленький чепчик и выпустила. И тут я унюхала: что-то в доме не то. Прибежала в комнату и ахнула: на белой скатерти гости разложили снедь, которую мы давно не видели: баранки, сахар, изюм. Сердце мое дрогнуло. Я прислонилась к косяку и заныла: – Я бенная, голонная, дайте мне покушать.

Брат мой Кирилл долго потом дразнил меня этим: «бенная, голонная». А тогда меня подхватили большие добрые руки, усадили за стол. Налили мне чаю. И около меня оказалась горка этой сверхъестественно вкусной снеди. Я старательно поедала ее с чаем, а что осталось, деловито убрала в карман фартука, сползла со стула, сказала «спасибо» и побежала в сад.

В это время вышел папа и поздоровался с гостями. Оказать, это был заведующий лабораторией завода «Карболит» в Москве. Они быстро поняли друг друга. И он пригласил папу к себе работать. 1 ак началась его работа в области синтетических смол». А в 1924 году Флоренский был избран членом Центрального электротехнического совета Главэнерго ВСНХ СССР.

Но каким образом он, священник, богослов, философ, искусствовед, мог работать на «Карболите», а потом в лаборатории материаловедения Всесоюзного электротехнического института? Это был поразительный человек, энциклопедист. С детства он не только созерцал природу, но и «учился у природы, куда старался вырваться, наскоро отделавшись от уроков. Тут я рисовал, фотографировал, занимался, – вспоминал он. – Это были наблюдения характера геологического, метеорологического и т.д., но всегда на почве физики. Читал я и писал тоже нередко среди природы. Страсть к знанию поглощала все мое внимание и время… Мальчиком я делал самостоятельные работы по физике… Моя склонность к техническому применению физики была внедрена во мне отцом…»

В 1900 году Флоренский поступил на физико-математический факультет Московского университета (параллельно посещал лекции и семинары историко-филологического факультета). Он окончил университет с дипломом 1-й степени, но отклонил предложение остаться на кафедре математики, предполагая уйти в монашество, «вполне соединиться с Церковью».

И вот в 1920-е годы его первое образование было востребовано. О работе Флоренского в лаборатории Электротехнического института написал воспоминания С.П.Раевский. После окончания школы в Сергиевом Посаде он никак не мог найти работы. И вот однажды весной 1925 года через профессора И.Ф. Огнёва Флоренский передал матери Раевского, что у него есть место лаборанта. Раевский проработал с П.А.Флоренским семь лет.

Он пишет: «Хочу особо отметить поразительную работоспособность Павла Александровича и его трудолюбие, чего он требовал и от своих подчиненных… Я не могу не удивляться той движущей силе, которая за пять лет превратила нашу маленькую лабораторию в обширный отдел материаловедения одного из ведущих научно-исследовательских институтов страны. Через пять лет у нас было уже сто с лишним сотрудников. Для загрузки такого коллектива требуется обдумать и правильно поставить тематику исследований и наряду с этим выращивать молодые кадры… Я могу сказать, что моя дальнейшая трудовая жизнь, которую я считаю удачной, сложилась под влиянием импульса, полученного в годы с П.А.Флоренским…

П.А. Флоренский. Портрет. 

Худ. В.А. Комаровский.

1924 год. Х., м.

Павел Александрович, как и все священнослужители, вплоть до 1929 года не носил штатской одежды. Где бы он ни находился – дома или на работе в советских учреждениях, – верхней одеждой служил ему подрясник. Осенью и зимой он надевал темный подрясник из шерстяной ткани, летом – светлый из льняного полотна. Перед выходом из дома он подтягивал подрясник и сверху надевал пальто типа бекеши, зимой суконное, а летом парусиновое. К его одежде все коллеги привыкли, и никого она не смущала…

П.А.Флоренский терпеть не мог папиросного дыма, и мы все, курящие, вынуждены были выходить курить в коридор на улицу. Один наш знакомый рассказывал, что однажды он провожал Павла Александровича домой и по дороге, остановившись у табачного магазина, извинился и сказал, что ему надо зайти в магазин.

– Идите, я подожду Вас, – ответил П[авел] А[лександ. рович].

Дело было зимой.

– А может быть, Вы зайдете на минуту со мной? Ведь холодно.

– Что Вы, я не оскверняюсь, – последовал ответ.

Наш знакомый, придя домой, решил больше не курить. (В письме из Соловецкого лагеря в 1937 году П.А. Флоренский написал, что, как почти все здесь, курит махорку. – Т.С.)

А однажды я принес с собой в лабораторию книгу рассказов Горького, к которому П[авел] Александрович] относился резко отрицательно. Каким-то образом эта книга оказалась на лабораторном столе, и Флоренский ее обнаружил.

– Сережа! – довольно строго обратился он ко мне. Это Ваша книга?

– Да, Павел Александрович, я ее сейчас уберу.

– Ну как это можно, – такие книги вносить в лабораторию?!

П.А. Флоренский. Силуэтный портрет.

Худ. Н.Я. Симонович-Ефимова. 1925 г. Б., тушь

Я хотел было взять книгу, но увидел, что П[авел] Александрович] уже пытается, обернув руку в халат, подцепить ее. Потом, стряхнув руку как бы от пыли, он взял лабораторные щипцы, подцепил ими мою книгу и, аккуратно положив ее на пол, сказал:

– Теперь уберите ее и ни когда сюда подобных книг не носите.

– Хорошо, – сказал я, но почему Вы так аккуратно положили мою книгу на пол, а не скинули ее?

Павел Александрович ответил:

– Человека можно ненавидеть, но всегда нужно быть с ним вежливым. Так и с книгой».

С.П.Раевский подружился со старшим сыном П.А.Флоренского Василием, его сразу полюбили и младшие дети, в особенности четырехлетний Михаил, которого все звали Миком. «Я приходил к Флоренским, как правило, каждое воскресенье утром, – пишет Раевский, – причем иногда заставал всю семью за утренним чаем. Более всего я любил летние прогулки с Павлом Александровичем и его детьми – Миком и Олей. Несколько раз я сфотографировал их на такой прогулке».

П.А. Флоренский в 

лаборатории. Фото С.П. Раевского. 1929 г.

О прогулках с П.А.Флоренским вспоминала и его дочь Ольга Павловна: «Мы с папой часто ходили в Гефсиманский скит[4]
Х[4] Черниговский мужской скит Троице-Сергиевой лавры
Организован на противоположном Гефсиманскому скиту берегу пруда, при строившихся с 1845 кельях и копавшихся с 1847 юродивым Филиппушкой пещерах. Позже прославился чудотворной иконой и...
Читать далее..., и обычно я обратно ехала на папе – садилась ему на пле-40 и иногда даже засыпала, положив голову на его голову. Всегда мы останавливались на мосту и смотрели на струйки воды. А Кирилл, мой брат, лазил за вербой – она росла около моста.

Когда шли обратно, вылетала из дупла сова и приносила конфетки – их папа незаметно клал под дерево и говорил, что их приносила сова. Мы очень любили это дерево. Не знаю, цело ли оно еще. Это была сосна.

Выше моста был такой бугор – на нем росли баранчики (лесные примулы). Мы их рвали и ели. Теперь они растут у нас во дворе. Папа говорил, что это золотые ключики – они отпирают землю весной».

В мае 1928 года в Сергиевом Посаде прошли массовые аресты. Флоренский попал в общий список подлежащих аресту жителей Посада (80 человек). Об этих людях помощник начальника 6-20 СО ОГПУ писал (воспроизводим без изменения язык и стиль документа): «…благодаря своего происхождения, а также положения, занимавшегося ими в дореволюционное время, так и сейчас идеологически были родственны между собой и составляли целую группировку черносотенного элемента, настроенного резко враждебно по отношению к сов-власти». Арестованных поместили в Бутырскую тюрьму. Заполняя анкету арестованного, Флоренский сделал примечание: «При обыске взяты: жетон Красного Креста, полученный после возки раненых с фронта, и фотографический снимок царской встречи, переданный мне вместе с другими снимками после смерти одного духовного лица».

На допросе он показал: «Фотокарточка Николая II хранится мною как память епископа Антония. К Николаю я отношусь хорошо, и мне жаль человека, который по своим намерениям был лучше других, но который имел трагическую судьбу царствования. К соввласти я отношусь хорошо и веду исследовательские работы, связанные с военным ведомством секретного характера. Эти работы я взял добровольно, предложив эту отрасль работы… С некоторыми мероприятиями соввласти я не согласен, но, безусловно, против какой-либо интервенции, как военной, так и экономической.

Никаких разговоров с кем-либо о тех мероприятиях, с которыми я не согласен, я не вел».

Большая часть арестованных по сергиевскому делу была выслана. П.А.Флоренский получил «минус шесть», то есть был лишен права проживать в Москве, Ленинграде, Харькове, Киеве, Одессе, Ростове-на-Дону и соответствующих областях. Он уехал в Нижний Новгород. Но благодаря хлопотам Е.П.Пешковой, возглавлявшей организацию по защите политических заключенных, уже в сентябре вернулся домой и, к великой радости сотрудников, продолжил работу в Электротехническом институте и редакции «Технической энциклопедии».

О. Павел Флоренский с детьми Ольгой  и Миком

на прогулке. 1926 г. 

Второй раз его арестовали 25 февраля 1933 года. Через четыре месяца было состряпано обвинительное заключение: «ОГПУ Московской области раскрыта и ликвидирована контрреволюционная национал-фашистская организация, именовавшая себя «Партией возрождения России». Организацию возглавлял руководящий центр в составе профессоров Флоренского, Гидулянова и академиков Чаплыгина и Лузина. Она возникла из фактически уцелевших остатков ликвидированной ОГПУ в 1930 году монархической организации «Всенародный Союз борьбы за возрождение России», возглавляемой академиком Платоновым и др. Была установлена связь и с белогвардейской эмиграцией и устроено конфиденциальное свидание с Гитлером…» Следствие велось такими методами, что эти фантастические обвинения арестованные подписали.

П.А.Флоренский был осужден по этому делу особой Тройкой» ОГПУ Московской области по статье 58, пп. 10,11 на 10 лет исправительно-трудовых лагерей. 13 августа 1933 года его отправили по этапу в Сибирь. Он попал в БАМлаг. Работал там на Мерзлотной станции в Сковородино вместе с другим сергиевопосадцем – П.Н.Каптеревым, с которым работал в Комиссии по охране памятников искусства и старины Троице-Сергиевой Лавры. Обследовал вместе с ним участок БАМа. Увлекся новой работой: «Явления мерзлоты чрезвычайно интересны. Не видя их, трудно представить себе их возможность, – писал он в одном из писем. – Поверхность рек, промерзших до дна, вся в буграх, неровностях, трещинах, попадаются целые холмы из льда. У нас, например, в Посаде, ничего подобного не встретишь. Лед – разных цветов: синий на перевале, где вода особенно чиста, бирюзовый ниже, еще ниже – аквамариновый, местами изумрудный».

В Забайкалье Флоренский встретился с орочонами – малой народностью той местности, заинтересовался ими. Даже стал изучать их язык, собираясь создать словарь, грамматику и учебник для них. И тогда же он начал писать поэму «Орó» («Оро» по-орочски значит «олень» – так Флоренский назвал мальчика – героя поэмы). Посвятил он ее своему сыну Мику (Михаилу).

Очень скучал Флоренский по семье. «Каждого из вас я мысленно по многу раз в день представляю себе и ласкаю, как могу, и по каждому сердце болит по-своему…» – писал он до мои 18 марта 1934 года. А дома горе: конфискованы все книги, не только книги его самого, но и детские. Анна Михайловна писала мужу: «Олю обобрали всю, только ноты пока остались. Даже поливановское издание Пушкина взяли, хотя я пыталась доказать, что нужно для проработки в школе. «Ну вот еще» Пушкина прорабатывать в школе– он запрещен; я сам был исключен из института за Пушкина», – было мне ответом-Мик плакал громко. Знаешь, как он плачет с каким-то жалобным писком. Книги старших мальчиков тоже взяли. «Мне нет дела, чьи книги. Сказано – книги, и кончено…»

Все это очень тяжело. Странно представить наш дом без книг – дети словно потерянные. Я первое время была в отчаянии. Теперь понемногу примиряюсь. Тебя нет с нами, а уж книги – второе. Пусть будет, что нужно».

Летом 1934 года Анне Михайловне удалось получить разрешение на поездку к мужу с тремя младшими детьми – Олей, Миком и Тикой. Но вскоре после этого П.А.Флоренского неожиданно перевели в Соловецкий лагерь. Работа по изучению мерзлоты осталась незаконченной, не осуществилось и намерение создать словарь орочского языка. Новое место было воспринято Флоренским как хаос людской и природный, все окружающее ощущалось им, как во сне.

«Стихов мне писать не приходится, написал лишь один отрывок за все это время. Условия для писания слишком неподходящие, как внешние, так и внутренние. Вообще, мне приходится здесь очень плохо во всех отношениях» (письмо от 5 ноября 1934 года). «Помнишь ли «Путешествие вокруг Луны» Жюля Верна? – писал он жене 2 мая 1935 года. – Так вот и я чувствую себя, особенно в эти последние дни, как будто лечу в ядре среди безвоздушных пространств, отрезанный от всего живого, и только вас вспоминаю непрестанно».

Но через некоторое время Флоренский погрузился в работу с морскими водорослями, из которых получают агар-агар (сырье для кондитерской промышленности, похожее на желатин), «я сижу всецело в водорослях. Эксперименты над водорослями, производство водорослевое, лекции и доклады по тем водорослям, изобретения водорослевые, разговоры и волнения – все о том же, с утра до ночи и с ночи почти до утра. Складывается так жизнь, словно в мире нет ничего, кроме водорослей » (письмо от 23 марта 1936 года). Он зарисовывал водоросли и посылал рисунки в Загорск, просил показать их В.А.Фаворскому – «может быть, он найдет какие-нибудь Интересные для орнамента».

Через два года производство агар-агара из водорослей было налажено. Флоренский так обрисовал его в письме от 23 февраля 1937 года: «Вообрази сводчатые помещения с каменными столбами, толстыми стенами XVI века. Они все заставлены и загромождены чанами всех калибров, от 4 куб. метров до 200 литров емкостью, подмостками, лестницами, водо- и паропроводными трубами. В одних чанах – мойка, льются потоки воды днем и ночью, в других идет варка, из них подымается пар, заполняющий густым туманом все помещение. Вертятся барабаны для сушки, мотор, извиваются ремни. Всюду ковши, ведра, сетки и щиты для сушки агара. Временами приносят на носилках груды водорослей – анфельцию, загружают в чаны. Все рабочие озабоченно бегают от установки к установке, кто переливает горячий агаровый бульон, кто разливает по корытам, кто снимает агаровую пленку с барабана, кто режет агаровый студень на ломтики. Люди – со всех концов Союза, всяких национальностей: кроме русских и украинцев с белорусами, армяне, тюрки, кого только нет, есть даже чеченец, еле плетущий русскую речь…»

«Последнее время живу бешеным производственным темпом, ничего не поспеваем, хотя напрягаем все силы настолько, что порою кажется: вдруг изнеможем. Как видишь, и уединенный остров не спасает от вихря исторической жизни. Расчленение времени на дни и ночи давно утратилось, и вся жизнь идет, хотя и стремительно до головокружения, однако монотонно… Естественно, что в такой обстановке нет и минуты для того, чтобы обдумать или даже осознать действительность. Скорей и побольше, побольше и скорей – вот единственное, что стоит в голове…

Хотелось бы научить, чему могу, детей, собственная же деятельность меня не влечет, и предпочел бы оставаться со своими мыслями в уединении» (письмо от 23 марта 1937 года).

Он пишет письма жене, и матери, и каждому из своих детей – разрешалось писать в разные периоды заключения от одного до четырех писем в месяц. Удивительно разнообразна их тематика: о Скрябине и Чайковском – дочери Ольге, занимавшейся музыкой; о вулканических извержениях, строении гипса, об электрических методах исследования твердых тел – сыну Василию; о реликтовых известковых водорослях и теории относительности – Кириллу; о войнах в Англии в XIV веке – Мику; о том, что в пушном хозяйстве на Соловках держат кошек и собак для выкармливания детенышей лисиц – маленькой Тике. Он просил жену делать детям вкусную еду: «…есть надо только то, что по вкусу, иначе еда будет малополезна. Поджаривай хлеб, помажь его немного сыром, посыпь укропом – это будет приятный завтрак, не требующий возни и хлопот».

Несмотря на загруженность монотонной работой, о которой он писал несколько раз, несмотря на какую-то внутреннюю тревогу, как оказалось, не напрасную, он порой мог ощущать красоту природы. 4 апреля 1937 года он писал: «Вчера я прошел немного по снежному полю. Под закатным солнцем снег был словно осыпан лепестками роз. Четко намечались волнистые контуры снеговых наслоений, мною любимые… Снежная поверхность была испещрена следами живых существ – отпечатками лапок каких-то птиц, с тянущимися бороздками от хвоста, ямочками зайцев, лис, еще каких-то зверей. Небо, как нередко на Соловках, горело всеми цветами. Я почувствовал, как мне недостает природы, и как отвратительно производство всегда мне чуждое… Вообще же у меня определенно развивается нежелание печататься и жить в уединении и глуши».

Последнее письмо с Соловков написано Флоренским 19 июня 1937 года. Больше писем не было. Были хлопоты A.M. Флоренской о муже, были обращения в НКВД по поводу него Е.П.Пешковой, возглавлявшей политический Красный Крест. Были легенды и слухи о его судьбе. Только в 1989 году семья узнала, что П.А.Флоренский был отправлен с Соловков в Ленинградскую область и 25 ноября 1937 года Особым совещанием приговорен к расстрелу. Приговор приведен в исполнение 8 декабря того же года.

Анастасия Цветаева писала: «Отец Павел Флоренский в течение двух недель час за часом ждал смерти, но это его тай с Богом, тайна между Богом и им, и я отступаю в молчанье».

20 июля 1990 года на доме №19 по Пионерской улице[7]
Х[7] Пионерская улица
Улица Пионерская на карте   На панораме   Перекрёстки с улицами улица Шлякова улица Карла Маркса Вифанская улица улица Митькина   ...
Читать далее... в Сергиевом Посаде Советским фондом культуры и Комиссией по творческому наследию П.А. Флоренского была открыта мемориальная доска с надписью: «Здесь с 1915 по 1933 год жил русский ученый и мыслитель священник Павел Александрович Флоренский».

Т.В. Смирнова «… под покров Преподобного». Очерки о некоторых известных семьях, живших в Сергиевом Посаде в 1920-е годы. Свято-Троицкая Сергиева Лавра 2007 

Источник: Свято-Троицкая Сергиева Лавра