О грехе и его последствиях

Вкушая вкусив мало меду… и се аз умираю! 

(1 Цар. 14, 43) 

Какой, слушатели, врагу нас, самый первый и самый послед­ний, самый злобный и самый ко­варный? Грех. Это враг самый пер­вый: ибо кто лишил нас образа Божия, изгнал из рая сладости, поселил на сей земле бедствия и печалей? Грех. Это враг самый последний, ибо кто отлучит навсе­гда грешников в последний день от лица Божия, покроет их стыдом и проклятием пред всем миром и низринет невозвратно во ад к диаволу и ангелам его на мучения вечные? Грех. Это враг самых ужасный: ибо он губит нашу душу и тело, омрачает ум, порабощает страстям волю, оскверняет серд­це, подвергает нас болезням, пре­дает смерти и тлению. Это враг самый коварный: ибо чего не упот­ребляет грех к поражению и тлену нашему? Употребляет и нашу силу, и наше бессилие, и наши страсти, и самые добродетели, употребляет даже благость Божию, даже бесценные заслуги Ис­купителя нашего, внушая грешни­ку, по надежде на них, бесстрашие и нераскаянность. По всему этому грех, как справедливо заметили св. отцы Церкви, ужаснее самого диавола: ибо и диавола из Ангела светоносного грех сделал духом отверженным <…>

<…> Малая только, весьма малая часть людей ведет ту свя­тую брань с грехом и пороком, которую бы всем и каждому вести надлежало. Другие если начина­ют по временам сражаться с об­щим врагом, то, во-первых, по временам, без надлежащего по­стоянства и твердости, выходят притом на брань, не собравшись со всеми силами, не обдумав пла­на действия, не сообразив цели и средств, без твердой решимости победить или умереть, посему и прекращают ее при первом ма­лом успехе или неуспехе, забыв, что брань со грехом должно вести до конца жизни. Большая же часть людей и не думала никогда о том, что надобно сражаться с грехом, вместо ненависти к сему врагу и удаления от него, сами ищут на­падений и плена, сами идут в стан вражий, предают себя в его волю и требуют постыдных уз и прика­заний, со всею готовностью но­сить первые и исполнять послед­ние <…>

<…> Итак, не бессилие наше виною того, что ужасный враг наш — грех так ненаказанно господ­ствует над нами. Что же? Между причинами сего печального явле­ния одна из самых главных неве­дение, — то, что большая часть людей не знает своего врага и его ужасных свойств, не знает до того, что почитает за своего друга. По-видимому, странно не знать греха тем, кои грешат непрестанно; но в самом деле так. Увы, мы знаем, слишком знаем грех, для того, что­бы грешить; но не знаем, как долж­но, греха для того, чтобы избегать его и ненавидеть! То есть мы зна­ем ту сторону греха, которую он сам показывает нам, дабы оболь­щать нас, и не видим той стороны, которою он губит нас, и по сему самому старается всячески сокры­вать от нас. В сем случае боль­шая часть людей подобна мла­денцу, который, видев несколько раз разнообразные движения змеи и красивый перелив цветов ее на солнце, но не имея никакого понятия о яде ее, начал бы уве­рять, что он хорошо знает, что такое змея. При таком полузна­нии младенец готов, пожалуй, уве­рять, что змея прекрасное живот­ное и что ее стоит иметь в своих руках, у своего сердца. Большая часть грешников совершенно по­добны сему младенцу: иначе как изъяснить безумные похвалы гре­ху и порокам, слышимые нередко из уст бедных грешников? Как понять, что многие не только гре­шат непрестанно, но и хвалятся своими грехами? Утверждать, что они дошли до ожесточения нрав­ственного и прямо ищут во грехе своей вечной погибели? Но этого бывает не видно в сих несчаст­ных людях; и они сами первые ужаснулись бы, если бы кто на­чал производить их греховность из сего ужасного начала. Нет, они ищут во грехе не погибели себе, а блаженства; и думают найти его в нем потому, что, подобно мла­денцу, видят только красивую пе­строту змеиной кожи и не видят жала и яда змеиного. Если бы они же увидели ясно последнее, поняли, какой яд сокрывается в сла­дости греховной, и убедились со­вершенно, что последняя греха зрят прямо во дно адово; то пер­вые, может быть, поспешили бы навсегда расстаться со грехом, прокляли бы все наслаждения его и решились не рабствовать сво­им страстям, а сражаться с ними на смерть.

При таком положении дела, очевидно, нет ничего нужнее, как распространять между людьми ис­тинное понятие о грехе и его ужас­ных последствиях. Всяк, кто может, должен делать сие, должен всяким способом, при каждом удобном случае, сообщать другим, что он знает о яде греховном, ка­кое его действие и какие против него надежные средства. Это обя­занность каждого самая священ­ная!— Ибо судите сами, не такли именно поступаем все мы, когда идет на нас какая-либо ужасная язва? Не расспрашиваем ли тогда друг друга, не рассказывает ли каждый, что он знает о язве, на кого и когда она особенно напада­ет, что ее привлекает и что ей противно, чем можно предохра­нить себя или избавиться от нее? Но какая язва может сравниться с язвою греховною и ужасными опус­тошениями, производимыми ею в роде человеческом? Посему нет долга в отношении к братиям на­шим священнее того, как предос­терегать их от греха, и для сего вразумлять об ужасном свойстве его — убивать нашу душу и тело.

Собеседование о сих предме­тах может послужить для всех нас вместо приготовления к Та­инству Исповеди. Аминь.

СЛОВО О ТОМ, ЧЕМ ГРЕХ СОБЛАЗНЯЕТ ЧЕЛОВЕКА, И ПОЧЕМУ ТАК МНОГО ГРЕШНИКОВ НЕРАСКАЯННЫХ И ТАК МАЛО ИСТИННО КАЮЩИХСЯ

И разум, и опыт, и слово Божие уве­ряют нас, братие, что грех есть зло вели­кое, и предаваться ему значит быть вра­гом самому себе. Между тем, что видим мы в мире? Что видим вокруг нас и в нас самих? Грех.

Есть, значит, в грехе что-то особен­но привлекательное, когда он может так овладевать людьми, несмотря на все пре­достережения от него разума, опыта и закона Божия. Что бы это было такое? Это, по замечанию апостола, временная греха сладость (Евр. 11.25) и, можем прибавить мы, временная добродетели горечь. Человек создан для блаженства; и по природе своей неудержимо и посто­янно стремится к нему. Поелику же в на­стоящем состоянии нашем порок бывает часто сладок, а добродетель, напротив, горька, то человек, жаждущий блаженст­ва, по тому самому и устремляется к поро­ку — сладкому, и отвращается доброде­тели — горькой.

Но откуда сия, хотя временная, сла­дость порока и эта, хотя временная, го­речь добродетели? Ужели первый сла­док, а последняя горька по самому суще­ству их? Нет, этого быть не может. Грех по существу своему есть горечь адская; доб­родетель по самому существу своему есть сладость райская: но это по существу их; для ощущения сей горечи греха, сей сла­дости добродетели необходим вкус чис­тый и здравый; в нас нет сего вкуса: посе­му добродетель кажется нам иногда горь­кою, а порок сладким, точно так, как это бывает по отношению к яствам во время некоторых болезней.

Такое превращение вкуса душевно­го бывает не вдруг. В юных летах, когда сей вкус обыкновенно бывает чаще (со­вершенно чистого вкуса к добродетели и пороку мы, как существа падшие, не при­носим с собою в мир сей), все доброе для нас бывает гораздо приятнее, и потому легче к совершению, и все порочное го­раздо горче, и потому отвратительнее. Но с продолжением времени, когда чув­ственность наша берет верх над рассуд­ком, когда примеры и обычаи заглушают совесть, когда грех от повторения обра­щается в привычку, духовный вкус наш, портясь более и более, наконец, совер­шенно превращается, так что добродетель становится для нас горькою, а порок сладким и приятным.

Все сие уже проясняет отчасти тем­ное владычество греха над нами; но что­бы видеть все приемы, коими он удержи­вает нас в своем плену, рассмотрим дело подробнее.

Мы являемся на свет сей, как показы­вает опыт, не с первобытным совершенст­вом и невинностью, а с составом души и тела поврежденным, с силою и способно­стями, не имеющими между собою надле­жащего согласия, с видимою наклонно­стью к чувственному и отвращению от за­кона и обязанностей наших. Для исцеле­ния нас от сей проказы, для выправления всех членов природы нашей, для возвра­щения нам первобытной жизни, здравия и целости потребно продолжительное вра­чевание, чем и занимаются вера и добро­детель, благодать и Евангелие. Человек, предавшись им, как больной, предавшись в руки искусному врачу, по необходимости теряет большую часть своей свободы, дол­жен и жить и действовать не как хочется, а как велят, должен терпеть разные лише­ния, принимать много горьких капель, до­коле не освободится от наклонности ко греху и чувственности. Все это тяжело, иногда весьма больно для нашего плотско­го человека, для самого воображения, воли и свободы нашей. И вот является человеку грех и говорит: к чему все сие принужде­ния, все сии лишения? Что тебе мучить себя? Ты таков, каким должен быть; по крайней мере совсем не так худ, как изо­бражают тебя вера и религия. Живи как хочется; пользуйся всем, чем можно; лови радости и удовольствия, коих и без того немного. Бедный человек внемлет обая­тельному голосу, сбрасывает с себя все пластыри и обязания, кои возлагали на него вера и добродетель, переходит на сторону порока, который предполагает пол­ную свободу, все виды наслаждений и ра­достей земных.

Во-вторых, вера и добродетель, под­вергая человека, хотя для его же блага, разумным принуждением и ограничением, требуя от него нередко важных жертв и усилий, награду за все это обещают не столько в настоящем, сколько в будущем, нередко отдаленном; а полного плода и возмездия за все труды и лишения и не обещают в этом мире, а велят ожидать его по смерти. Человек, озаренный светом благодати и решительно утвердившийся в добре, вполне довольствуется сим обеща­нием: ибо видит ясно, что дело иначе и быть не может; что доколе падшая приро­да его вся не обновится и не освятится благодатию, дотоле она и не может вме­стить полного блаженства; что самая жизнь настоящая, самая земля наша в настоя­щем их состоянии неспособны к сему бла­женству. Но человек, водящийся мудрова­нием земным, не отрешившийся чувствен­ности, не может возвыситься до сего свя­того взора на вещи; он, несмотря на все свои недостатки, на всю свою болезнь, хотел бы сделаться блаженным здесь, и как можно скорее. Грех пользуется всем сим и, во-первых, наводит сомнения на будущие награды за добродетель, на са­мую жизнь будущую, что и нетрудно де­лать для него, ибо то и другое невидимо; во-вторых, преувеличивает злонамеренно жертвы, требуемые законом и совестию, выставляя в то же время разнообразную картину своих удовольствий. «Зачем, — говорит он человеку, — упускать верное настоящее и гнаться за будущим неизвест­ным и едва ли возможным? Я не маню тем, чего у меня нет: мои все блага и радости налицо. Они все к твоим услугам; только предайся мне». Бедный грешник посмот­рит в даль будущности, обещаемой за доб­родетель, — и своими близорукими очами не видит ничего, или весьма мало; посмот­рит на область греха, она кипит перед ним утехами и наслаждением; и вот — он на стороне греха, в плену страстей!..

Опыт мог бы остановить при сем бедного человека, показав ему, как мно­гие из грешников, вместо всех сладостей греха, или за малые капли ее, терпят и в сем мире ужасные бедствия, но грех уме­ет искусно прикрывать в себе эту мрач­ную и ужасающую сторону, представляя, что сии бедствия произошли не от самого греха и преступления закона, а от недос­татка при том благоразумия или от осо­бенного стечения обстоятельств. «Все это бывает при грехе, — говорит челове­ку страсть, — но всего этого может и не быть: ты примешь против сего надлежа­щие меры, и на твою долю достанутся одни сладости и удовольствия».

«Вышенский паломник». Журнал религиозного объединения «Благотворитель» во имя святителя Феофана Затворника Выщенского. Рязань. Июль 1996

Источник: Свято-Троицкая Сергиева Лавра