В общении с Флоренским (М. В. Юдина и священник Павел Флоренский). Часть 5

logo
В общении с Флоренским (М. В. Юдина и священник Павел Флоренский). Часть 5
О мертвых память нам нужна, 
А им — живых под солнцем радость,
 Им в Божьей памяти дана
 Неотцветающая младость.
Вячеслав Иванов




Этап «внеличного» общения с Флоренским значителен в жизненной и творческой судьбе М. В. Юдиной не менее, чем ее жизненные встречи с Флоренским. С годами ее почита­ние Флоренского и творческое усвоение его идей возрастало. С одной стороны, это углубленное прочтение «Столпа» и не изданных ранее работ, с другой — новый духовный опыт пони­мания Флоренского, сопереживание его трагической судьбы и жизненного подвига и новый этап «становления личности» — предвиденные Флоренским «искания» мятущегося юдинского духа, не покидающие ее до конца жизненного пути.

Проницательный ум Флоренского предвидел в простран­ственно-временной отдаленности неутоленность ее жизненных стремлений, неизбежность для нее творческого одиночества и неизбежность страдания как осуществление внутреннего за­кона ее бытия. Художник могучей творческой одаренности и человек во власти неутоленных творческих и личностных дер­заний — такой представлялась ему личность Марии Вениами­новны, одержимой духом непрестанных исканий и страстных увлечений.

Павел Александрович откликался на сообщения о появ­лении Марии Вениаминовны в его доме, о ее жизненных не­взгодах.

«Кланяюсь М. В. и бываю рад узнать, что она заходила к Вам. Ее метеорный характер приходится принимать как факт, т. е. брать каждое ее появление само по себе и не делать никаких расчетов и выводов на будущее», — писал он 8—9 апреля 1936 года [1]. Высказывая сожаление о ее неустойчивой жиз­ненной судьбе, он писал ей: «Радостно узнать, что Вы бываете у наших, и хотелось бы, чтобы это было почаще. Но печально, что Вы все не обретаете себя и живете в ломаных ритмах» (17-20.IV.1936) [2]. (разрядка моя. — С. Т.).

Столь же провидческими явились слова Флоренского, относимые к уделу всякой истинно великой личности. В 1937 году, в дни 100-летия гибели Пушкина, Павел Александрович откликнулся письмом на газетные сообщения о чествовании памяти великого поэта.

«…На Пушкине проявляется лишь мировой закон о по­бивании камнями пророков и постройке им гробниц, когда про­роки уже побиты. Пушкин не первый и не последний: удел величия — страдание, — страдание от внеш­него мира и страдание внутреннее, от себя самого. Так было, так есть и так будет. Почему это так — вполне ясно; это — отставание по фазе: общества от величия и себя самого от собственного величия, неравный, несоответствен­ный рост, а величие и есть отличие от средних характеристик общества и собственной организации, поскольку она принад­лежит обществу <…> Ясно, свет устроен так, что давать миру можно не иначе, как расплачиваясь за это страданиями и го­нением. Чем безкорыстнее дар, тем жестче гонения, и тем су­ровее страдания. Таков закон жизни, основная аксиома ее» (13.11.1937). [3]

Признание Флоренским суровой жизненной правды со­относимо и с его жизненной судьбой, но оно приложимо и к линии жизни Марии Вениаминовны, лишь подтверждая этот общий закон. И для Марии Вениаминовны слова его могли звучать как предвидение и ее неминуемых страданий.

Под впечатлением слов, обращенных к ней или читае­мых в посланиях к семье, Мария Вениаминовна спрашивала Анну Михайловну Флоренскую (в письме конца 1930-х го­дов): «Неужели то, что написал о. Павел, это надо понимать как приговор окончательный надо мной?»

Наступили годы тягчайших испытаний — годы войны. Как художник и гражданин в дни «величайших страданий и величайшего напряжения физических и духовных сил» [4] Ма­рия Вениаминовна была охвачена патриотическим порывом, отдавая все свои творческие и душевные силы служению Ро­дине. В годы войны она вновь обрела себя — в любви к людям, в творческом самопожертвовании. Ее голос зазвучал с небы­валой ранее силой. И эту обретенную ею духовную сущность она сохранила и проявляла до конца жизни. Так стремилась она исполнить прощальный завет Павла Александровича Фло­ренского.

В письмах Марии Вениаминовны к семье Флоренского обнажена ее душа, отзывчивая на чужие страдания, ранимая, страдающая от утрат и собственных жизненных невзгод. В них — и горесть утраты, и утешение, и неизменная любовь. Приезды в Загорск, встречи с семьей становятся для нее на­сущной потребностью и как воспоминание о прошлом, и как поддержка в настоящем.

«Мне хочется Вам всем сказать, с каким добрым чув­ством и с какой полнотой души я неизменно уезжаю от Вас каждый раз и как много света и тепла давала мне каждый раз встреча со всеми Вами. Это было отчасти неожиданно, ибо не было Анны Михайловны, центра семьи и дома после Павла Александровича, — которую я так люблю и чту… Я именно — прямо с порога дома Вашего или с «Семхоза» (!), когда уже предвкушаешь радость встречи со всеми Вами, испытывала силу Божьего дара Дружбы с Вами и глубокий душевный мир и отдых» (из письма О. П. и С. 3. Трубачёвым 6.VIII.1947). Печаль воспоминаний вызывает в душе почти нестеровский образ: «О Вас давнехонько и глубоко соскучилась, о Флорен­ской тишине и кротости, о чем-то бесконечно родном, немного подернутом тихой печалью, овеянном дыханьем отлетевшей молодости и, наконец, о Вас самих и Ваших близких мне судь­бах» (из письма О. П. Трубачёвой-Флоренской 6.И.1954).

Неизменно влечение ее к Анне Михайловне — средото­чию дома и всей семьи, она стремится «быть побольше в лучах Вашей чудесной души и света Вашего дома, где все дышит присутствием драгоценнейшего Гения Павла Александрови­ча»… (из письма А. М. Флоренской 16.11.1961).

Сопоставляя свои родственные обязанности (заботу о сестре — Анне Вениаминовне) с самозабвенной отдачей Анны Михайловны семье, она признает в ней не только «безраздель­ную ангельскую кротость», но и удивительную отзывчивость ко всем проявлениям жизни извне. Ее привлекает соединение духовности и глубокого понимания культуры, что было осо­бенно дорого ей — человеку искусства — в личности Павла Александровича. « Но я-то ведь и не мечу в святость, мои за­дачи иные — искусство <…> Я бесконечно ценю в Вас (что было и сияло в о. П<авле>) глубокое понимание многообра­зия человеческой деятельности и вообще культуры… Соедине­ние это так редкостно!..» (из письма А. М. Флоренской 16.VI.1961).

Дочери Павла Александровича Ольге она признается: «Не могу еще не сказать тебе… что ты, Оля-большая, удиви­тельно мне во всем близка: по отношению к людям, явлениям жизни, по юмору даже среди всех треволнений, по бесчислен­ным духовным нитям понимания без слов — и крепнущей люб­ви; порою чувствуешь себя неприютно и одиноко, устаешь от вечной борьбы с глупостью, нечестностью, эгоизмом во всех видах и пр. — и вспоминаешь тебя и всех Вас — и на душе легче… Спасибо за этот дар» (из письма О. П. Трубачёвой 6.VII.1955).

Причины этой близости она объяснила в другом письме:

«Ты даже не знаешь, как я тебя люблю и уважаю, и ты соединяешь в себе мудрость твоего отца и кротость матери…

Прости, что доставила неприятные минуты тем письмом, но это, вероятно, лишь «ревность», о коей написано в Папиной книге. — Кстати! Я ее дала (у меня ведь она есть, своя!) про­честь тому писателю, о коем рассказывала. (Он читает Вл. Соловьева)…» (из письма О. П. Трубачёвой 18.VII.1958).

Но главным в ее отношении к семье остается память о Павле Александровиче; верная своим внутренним побужде­ниям, она благоговейно чтила дни его памяти, особенно день именин — 12 июля, памятный по ее приездам в Загорск.

«Вот уже снова наступил День памяти о. П<авла>. Снова могу только написать все то же самое незыблемое и веч­ное: что больше о. П<авла> для меня никого на свете нет и не было» (из письма А. М. Флоренской 10.VII.1967).

В один из таких приездов в дом Флоренского в ее испол­нении звучала Lacrimosa из «Реквиема» Моцарта (в перело­жении К. Салтыкова), памятная ей внезапной утратой другого любимого и близкого человека.

Вспоминая 15 декабря — день кончины [5], — она просит прощения у Анны Михайловны: «Прошу простить, что у меня, как у неразумной девы, не оказалось в Светильнике масла… Наказана-то я сама, а в том, что Память о. П<авла> для меня священна, — была, есть и будет, мне думается, Вам не должно сомневаться, именно Вам, дорогая, дорогая Анна Михайлов­на» (из письма А. М. Флоренской 4.1.1969). [6]

Не только воспоминание и любовь, но и постоянное «со­измерение» своей жизни с начертанными в ее памяти словами Павла Александровича о ней самой составляют ее внутрен­нюю опору на предуказанный им смысл жизни:

« На всю жизнь я благодарю Бога за «оценку», данную мне твоим отцом, и даже написанную им в письме Вам оттуда. Это тот камень упования, на который я опираюсь в самые кри­тические минуты жизни. Бесконечное ему спасибо за все и за Прозорливость» (из письма О. П. Трубачёвой 15.1.1958).

И в другом письме:

«Вы даже не представляете, какой поистине великой опо­рой души для меня являетесь; я беру у Вас и отдаю другим, кои меня, можно сказать, «рвут на части»… но сознание дружбы со всеми Вами и близости с Вами — мне невыразимо дорого, а некое «признание» меня твоим отцом поддерживает меня в са­мые горькие минуты и дни самоуничтожения и разных безвозвратных сожалений о своих ошибках» (из письма О. П. Трубачёвой 30.1.1957).

Жизнь убеждала в правоте Флоренского, в справедли­вости сказанного им о Марии Вениаминовне и о той общности судьбы, которая неизбежно становится уделом «величия лич­ности». Последнее десятилетие (1960—1970) стало тяжелей­шим испытанием в жизни художника и неколебимого в своей вере и убежденности человека.

«Я пытаюсь спасти остатки своего искусства, кое так ценил несравнимый ни с кем — П<авел> А<лександрович>, но это почти невыполнимая задача… Меня рвут на части и — кроме некоторых благодетельных оазисов — всюду — обман, неподъемные трудности и собственные и чужие немощи… Недаром мне раньше часто снилось, что я физически иду в ше­ствии «Несение Креста» в картине Тинторетто, что была в Дрезденской Галерее» (из письма О. П. и С. 3. Трубачёвым 28.XII.1964). [7]

В последние годы жизни Мария Вениаминовна скорбит от невозможности посещать дом Флоренских:

«Я ужасно тоскую по Вас, Свету Вашего дома и по Св<я- то>-Тр<оицкой> Лавре. Приехать не могу — ибо кругом мно­го скорбей, я многим необходима и уже — «не выходит» па­ломничество, о коем мечталось. И тем не менее — уповаю на Будущее!

Вы так мудро сказали, что конец жизни и должен быть путем на Голгофу. Эти Ваши слова очень меня укрепляют. Их сказал еще один мой — ныне покойный друг!» (из письма А. М. Флоренской 15.1У.1969).

«Ваш образ, все воспоминания, Ваш дом и его Глава (о. П<авел>) во мне, но иногда все это неповторимое, Вечное, Излюбленное — заслоняется «долженствованием» — данного дня, и физическими недугами» (из письма 4.1.1969).

«Партитура» ее долженствований, «которой хватило бы полностью на 5 человек», поглощает ее физические и нравствен­ные силы. Но и в этой жертвенной самоотдаче, принимая стра­дания, она обретает удовлетворение и находит себя.

Память о Павле Александровиче поддерживала Марию Вениаминовну во всех переносимых испытаниях. И не только его человеческий образ, навсегда сохраненный в душе, но и мудрость его слов явились источником ее творческих озаре­ний.

Через 30 лет после первого посещения дома Флорен­ских она писала Анне Михайловне: «Постоянно думаю о Пав­ле Александровиче… ибо все, что говорил и что оставил всем нам Павел Александрович — неувядаемые сокровища» (из письма А. М. Флоренской 12.07.1957). А на обратной сторо­не оттиска гравюры В. А. Фаворского «М. В. Юдина испол­няет сонату Бетховена № 32», подаренного в память 30-лет-ней дружбы, она написала:

«От навеки им преданной и любящей Марии Вениами­новны на Память об их супруге и отце, который всегда был и всегда будет для меня Светочем, Поучением и Опорой и кото­рый оказал мне великую честь любить мою музыку».

Так пронесла она неизменную дружбу до гроба, ответив на нее «духовными дарами» — творческим горением своей не­повторимой личности. Загорск. Август 1983.

Выражаю глубокую благодарность Павлу Васильеви­чу Флоренскому за предоставление машинописной копии писем П. А. Флоренского, Марии Владимировне Фаворской и Адриану Ивановичу Ефимову за включение материалов из архива семьи Фаворских и архива Ефимовых, Анне Фе­доровне Андреевой и Анатолию Михайловичу Кузнецову за сообщение некоторых биографических сведений и материа­лов о М. В. Юдиной. В работе использованы письма и за­метки М. В. Юдиной из архива семьи Флоренских и Трубачёвых. — С. Т.



ПРИМЕЧАНИЕ

[1] Здесь и далее набранное разрядкой выделено мною. — С. т. Опубликовано: Флоренский П. А., свящ. Сочинения: В 4 т. М-> 1998. Т. 4. С. 434. (Примеч. сост.)

[2]Опубликовано: Там же. С. 442. (Примеч. сост.)

[3] Опубликовано: Там же. С. 663—664. (Примеч. сост.)

[4] См.: Мария Вениаминовна Юдина. Статьи. Воспоминания. Мате­риалы. М„ 1978. С. 274.

[5] По данным реабилитации 1958 года днем смерти П. А. Флоренско­го было названо 15 декабря 1943 года, по данным реабилитации 1989 года — 8 декабря 1937 года (Примеч. сост.).

[6] Письмо опубликовано: Юдина М. В. Лучи Божественной Любви. м.; СПб. № 9. С. 308-309.

[7] Опубликовано: Юдина М. В. Лучи Божественной Любви. Литера’ турное наследие. М.; СПб., 1999. С. 308. (Примеч. сост.)







Источник: Свято-Троицкая Сергиева Лавра



Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *


Контекстная справка

[1]Флоренский Павел Александрович
Содержание Краткая биография Павел Флоренский в Сергиевом Посаде Упоминания в новостях   Краткая биография Флоренский Павел Александрович (родился 9(21) января 1882 года; умер в 1937... подробнее...