Февральская революция в наших краях

logo
05 Feb 2017/Февральская революция в наших краях


Первоисточников, которые бы рассказали о событиях Февральской революции 1917 года в Сергиевском Посаде, не так много. Некогда опубликованные во «Вперёд» (в середине 1960-х годов) воспоминания краеведа П. Заботкина и рабочего зайцевской фабрики А. Будихина, прямых участников событий, почти недоступны читателю и разошлись в цитатах по краеведческой публицистике. Воспоминания партийца Ф. К. Попова, сына библиотекаря Московской духовной академии Константина Попова, хранящиеся в московских архивах, так и не увидели свет из-за политических бурь новой «русской революции» 1990-х годов… Поэтому каждое свидетельство того времени представляет особую ценность. Особенно если автором был «свой брат» журналист, активный участник событий!

echo adrotate_ad(20, true, 0, 0);

В октябре 1927 года, к 10-й годовщине революции, местная газета «Плуг и молот» опубликовала воспоминания Михаила Ломакина, наиболее знаменитого автора уездной прессы тех времён.

Они состоят из двух частей — «На пороге Октября в деревне» и «Сергиев перед Октябрём». Особенно интересна первая часть, посвящённая событиям в родных местах автора — в деревне Новая Шурма Хребтовской волости, тогда ещё Переславского уезда.

На родину Михаил прибыл с фронта. Судя по тексту, на военной службе он находился полтора года, в боях не участвовал и служил на некоем эвакопункте, о котором вспоминал с омерзением. Причины, по которым герой покинул армию, тоже корректно не названы — просто «в упоении радостью» и «в битком набитом серыми шинелями поезде». Впереди «мерещилась родная учительская служба, не такая, как прежде, под бдительным оком урядника, служба с опаской и оглядкой. Исполнились заветные мечты юношеских лет: вот когда мы нужны народу со своими знаниями, когда можем учить его свободно раскрыть глаза на правду, прочитать открыто нелегальную книгу!» Последнее для низовых свободолюбцев, наверное, самое главное во всём ХХ столетии…

В Новой Шурме работало двухклас-сное Министерское (казённое) училище. Но пришлось не только учительствовать. «… народ не знает, что нужно делать. Глухо растёт что-то такое новое, что и радует, и пугает в то же время… Гудели чайные от споров. Ползли тёмные слухи… Ежедневно прибывали с фронта в деревню солдаты, делились слухами, таили что-то, говорили непонятными намёками».

Сельские интеллигенты находились в растерянности. «Мы были застигнуты врасплох, не знали элементарных политических истин. У какой партии какая программа? В чём отличие эсеров от эсдеков и народных социалистов?»

Автор констатирует — мы, мол, понимали, что крестьянство нуждается в правильных ответах, да вот только за этими ответами к земцам не идёт и на свои сходы их не приглашает.

В то время в школу и исполком (волостной) в изобилии полилась эсеровская, кадетская и меньшевистская литература. И большинство ухватилось за неё как за якорь спасения. А стабилизацию связывало с Учредительным собранием.

Весной 1917 года состоялись выборы Волостного исполнительного комитета. «Выборы в него прошли оживлённо. Ещё не знали техники выборов. А она была сложная. Приходилось работать над списками. Рассылать повестки. Разъяснять, агитировать… Выбрали. Получилась коалиция всех прослоек деревни. От попа до бедняка».

Сам автор воспоминаний возглавил Земельный отдел. А как работать этому отделу? «Ждали инструкций из Переславля, но эти инструкции скорее были воззваниями. А места требовали, напирали. Как быть с землёй, с покосами? С лесом? Чьи они? Как их делить?»

Особые проблемы создавала молодому администратору усадьба промышленника Рафаила Борисовича Левинсона (Ломакин упорно называет его Левиссоном, хотя тот успел перековаться в Леонтьева, а имение — в «Триселище»)

«Как быть с имением помещика Левиссона? Делали запрос в Правительство. Пришла телеграмма министра Шингарёва, практически не давшего разъяснений по этому поводу. Решили взять имение в свои руки под благим поводом — сохранить его от разгрома. Произвели опись. Назначили комиссара. Левиссон прислал из Москвы письмо: «Буду помогать материально…не давайте растащить».

Усадьбу удалось сохранить. За Левинсоном как хутор она числилась до 1925 года, когда по декрету ВЦИК началось «выселение бывших помещиков из усадеб». Сохранились интересные воспоминания приезжавшего в Трёхселище заведующего Переславским музеем М. И. Смирнова о встрече с последним владельцем.

Метаморфоза неудивительна — министра земледелия Андрея Ивановича Шингарёва в мае 1917 года сменил эсер Виктор Михайлович Чернов. Одно из его изречений сейчас охотно цитируют учебники: «Наш лозунг – землю из рук Учредительного собрания». А второй — «Громите гнёзда, галки сами разлетятся», провоцировавший крестьян на погромы, вспоминать теперь не любят…

Новые выборы прошли в августе, после разгрома выступления генерала Лавра Корнилова. Выбирали депутатов в Учредительное собрание. «Хребтовская волость выбрала большинство эсеров, наводнивших деревню литературой». Про большевиков говорили много, но видом их не видывали, слыхом не слыхивали.

Михаил Ломакин приводит в воспоминаниях следующую сцену «демократического беспредела»: «Вы тоже — эсер», — говорили мне в школе солдаты и крестьяне, ввалившиеся в школу, – где у вас большевистские прокламации? Почему вы их не распространяете?» Я оправдывался, говорил, что не получал их. «Не может быть! Большевик не проспит! Обыск, товарищи. Если найдём, вам плохо будет!» Кой-как удалось их уговорить, успокоить. «Вы соберёте в школе собрание и разъясните нам все программы», — потребовали уходящие крестьяне».

Далее мы узнаём, что собрание превратилось в перепалку: «сторонники эсеров отражали нападки большевиков-солдат…» Это был последний вздох земства. «Сдались, сдались без боя! Посмотрим, как они поработают!» — говорили, уходя, земцы. «Без нас не обойдутся!»

Конечно же, по закону жанра концовка в газете, по которой мы цитировали все эти события, прозвучала следующим образом: «Но, оказывается, обошлись, и обошлись великолепно!»

А как ещё оставалось закончить воспоминания советского журналиста к советской дате?!

Сам Михаил Ломакин после завершения политической карьеры волостного масштаба перебрался на Троицкий снаряжательный завод, а затем в Сергиев, с которым были связаны годы его литературного взлёта и трагического кризиса.

Мавр сделал своё дело. Мавр может уходить!

 

Источник: Газета Вперёд



Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *